Виповнюється 100 років з дня народження Неплюй М. І.

Неплюй Мария (1919 - 2001)

О СЕБЕ

Родилась я 7 апреля 1919 года, в селе Екатериновка Синельниковского (ныне Васильковского) района Днепропетровской области, в семье крестьянина-бедняка, а впоследствии семью нашу отнесли к категории середняков.

Село наше небольшое: 400—500 дворов. Оно названо было в честь царицы Екатерины II, которая проездом из Петербурга в Севастополь к своему фавориту Потемкину, дарила своим приближенным «свободные» земли Украины.

Село наше — степное. Кругом разлеглась волнистая черноземная равнина. Вблизи села речки нет, но есть ставки, где собирается снеговая, дождевая и родниковая вода. Правда, два ставка из трех за мое детство совсем обмелели и превратились в болото, а затем и вовсе высохли. Поэтому в 60-х годах колхоз основной ставок почистил до родников и сделал сток, а ниже основного ставка сделали еще два. Сейчас все эти три ставка полноводны и ухожены. Это тем более необходимо, что в наших краях бывают засухи, суховеи, и ставки — единственный источник воды.

Поскольку земля — очень хороший чернозем — родючая, то тех осадков, которые выпадают, вполне достаточно, чтобы получить хороший или хотя бы средний урожай. За мое детство у нас были засухи только в 1921 и 1932 годах, когда все выгорело.

У нас был большой сад. Это потому, что мать росла, хотя и не в своем, а все же в саду. Её отец был садоводом у помещика в соседнем селе Воскресеновка. А заложил сад этому помещику еще при крепостном праве наш прадед-грек, которого помещик не то купил в Греции, не то пригласил как специалиста, когда задумал использовать под сад свои бросовые земли. Этот грек впоследствии принял русское подданство, фамилию Бондаренко и женился на украинке. Вот от него и пошли потомственные садоводы. Садоводом был его сын, т.е. мой дед, а затем внук — брат матери, а мой дядя.

В нашем селе церкви не было, она находилась в с. Воскресеновка за 7 км от нашего села. Впрочем, в семье у нас не почитали бога, а отец всегда был в ссоре с попами, т.к. поймал однажды попа на воровстве — он стащил у нас топор.

Мать и отец в молодости ходили на заработки к помещикам или кулакам своего села.

До революции наша семья жила на подворье родителей отца вместе с семьями его братьев. А после революции отец, получив землю на всех членов семьи (было у нас тогда 8 человек: 6 детей да отец с матерью), отделился, построил небольшую хату (она и сейчас стоит, правда, там живут чужие люди) и зажил самостоятельно.

Семья у нас была большая: 8 детей — 5 дочерей и 3 сына, а хата состояла из одной небольшой комнаты да кухни.

Мать в 20—30-х годах очень тяжело и много болела. Так что мы росли с отцом, присматривая друг за другом. Мне пришлось нянчить младшего брата, родившегося в 1924 году. Он был крупным ребенком, и я — маленькая, худенькая, еле поднимала его. Несмотря на то, что мать много болела, она все же поправилась и пережила отца на 15 лет. Отец умер в 1946 году, в возрасте 59 лет, мать в 1960 году — в возрасте 75 лет. Последние два года жизни она жила у меня в Киеве. В конце 1959 года я получила квартиру, и мы переехали туда из общежития. На новом месте ещё не было газа, воды, света. Помещение еле отапливалось. Вот мама и заболела гриппом, получила осложнение на сердце и умерла.

Здоровье отца подкосили несчастья в семье: 6 апреля 1935 года я оглохла от менингита, а 14 апреля 1935 года старший брат погиб под колесами трактора. Кроме того, в августе того же года еще один брат был призван в ряды Красной Армии на действительную службу, и из-за всего этого наша семья лишилась основных кормильцев. Остались двое малолетних детей, больная мать и отец, да я — глухая. У отца обострилась болезнь — эмфизема легких, и он очень страдал, особенно зимой.

Семья у нас была дружная и трудолюбивая. Отец и мать с самого раннего возраста прививали детям любовь к труду. Так, например, я с 4 лет пасла гусей, а с пяти-шести — нянчила младшего брата Петю, охраняла бахчу, собирала в саду фрукты: вишни, сливы, абрикосы, груши, яблоки и готовила их к сушке. В 30-е годы, когда родители и старшие братья и сестры работали в колхозе, я занималась домашним хозяйством: готовила пищу, убирала, присматривала за огородом и т.д. Так с 4—5 летнего возраста я уже, как говорил отец, отрабатывала свой хлеб. Родители прививали нам не только любовь к труду, но и любовь друг к другу, уважение к старшим, честность, щедрость, дружелюбие к окружающим, откровенность и ответственность за свои действия. Поэтому у нас не было секретов друг от друга, тем более от родителей. В семье были разные способы морального воздействия, поощрения и наказания. Так, если кто-то сделал что-то хорошее, отец за обеденным столом, в присутствии всех, брал лучший кусок и давал тому, кто отличился, хваля за усердие, инициативу и самостоятельность, а тому, кто поленился, говорил, что он не заслужил и простого обеда.

Если же кто-то провинился, ему объявляли бойкот и не снимали его, пока провинившийся не попросит прощения. Вот мы и старались друг перед другом заслужить похвалу родителей, особенно отца.

Высшей наградой для нас, детей, было поехать с родителями на ярмарку. Это был для нас настоящий праздник.

Ответственность за порученное дело в семье прививалась с детства и ценилась превыше всего. И я в течение всей своей трудовой деятельности ни разу не отнеслась к работе халатно. У меня было такое правило: сначала сделай, а потом отдыхай.

Правда, в свободные минуты родители охотно отпускали нас для ребяческих занятий и игр. Эти игры были однообразными, ведь у нас не было тех игрушек, которые были у городских детей. То, что мы могли смастерить сами, то и было наше: тряпичная кукла, тряпичный мяч и пр.

Родители, уходя куда-нибудь в гости или просто посидеть на улице с товарками, никогда не брали с собой детей, чтобы они не прислушивались к разговорам взрослых. Всегда поручали старшим смотреть за малышами. Нас не баловали, но и особенно не наказывали, т.е. не били, как это часто делалось в других семьях.

Так проходило мое раннее детство. У нас в селе сначала была 4-х летняя школа, которая размещалась в хате одного крестьянина. Было в ней всего 2 комнаты на два класса, поэтому обучение проводилось в две смены. И все равно охватить всех детей обучением не было возможности. В 1928 году было введено в строй новое здание семилетней школы. Летом проводился набор учеников. Я, не дожидаясь, когда учителя придут к нам домой, пошла в школу сама и попросила записать меня ученицей в первый класс. И вот тут-то я сразу же оплошала — когда меня спросили, сколько мне лет, я сказала, что семь — на десятый. А учительница поправила, сказав, что, наверное, 8 на 9-й. Так началась моя учеба в школе. Наука мне давалась легко после того, как я преодолела трудности в изучении азбуки. Мне почему-то долго не запоминалась буква «ы» (по-украински — «и»).

Я никогда — ни в раннем школьном возрасте, ни потом — не зубрила уроки так, как это делали мои подружки по классу, хотя и знала множество стихотворений.

Класс наш был большой по численности — 42 ученика, и притом разновозрастный, т.е. были дети 1919—1920 гг. рождения и даже 7—8 человек, родившихся в 1917—1918 гг.

Я хотя и была моложе многих из учеников, но от природы была подвижной, шустрой и часто становилась «запевалой» во многих играх. Дружила же преимущественно с мальчиками, т.к. девчонки почти все были маменькины дочки, то есть чуть что — сразу же ревели.

Для меня ничего не стоило с ватагой мальчишек пойти на ловлю сусликов. Их вылавливали ранней весной, заливая норы водой. Суслики были настоящим бичом сельского хозяйства. Не боялась я и ящериц, мышей, даже крыс, а вот лягушек боялась.

Несмотря на то, что я любила побегать, поиграть, короче — была шалуньей, на уроках слушала учителей прилежно и училась хорошо. Принимала активное участие в общественной жизни школы: была старостой класса, членом различных детских организаций (октябрятской, пионерской, комсомольской). Пионерская организация школы в 1934 году меня и еще двух учеников 6-го класса рекомендовала в комсомол. Так, в последний год обучения в школе, я уже была комсомолкой.

Во время летних каникул мы, ученики, принимали участие в посильной работе в колхозе. Летом 1934 года я работала в бригаде подносчиком воды для жнецов. Работа была не тяжелая, но изнурительная, т.к. с раннего утра до позднего вечера — в степи, на солнцепеке. Но зато вечером, когда вся бригада собиралась на молотильном стане, было весело.

А как наша сельская молодежь пела!!! В нашем селе любили петь, и у многих были замечательные голоса. Да и у нас в хате любили попеть. Бывало, вечером ляжем покотом на соломе, покрытой дерюгой, и как начнем в 4—5 голосов петь! Родители сначала благосклонно слушают, а потом прикрикнут на нас, чтобы мы прекратили пение и спали. Эти домашние концерты происходили в длинные осенне-зимние вечера в потемках, так как жечь керосин не давали.

Наша мама петь любила и пела хорошо. Мы, младшие дети, от неё унаследовали эту любовь к пению. У нас в школе был хороший кружок пения, которым руководил директор школы Федор Арсентьевич Крикливый, который сам тоже хорошо пел. Этим пением школа славилась не только в районе — наш хор знали и в областном центре. Мы часто выезжали в соседние села, города для выступлений в концертах художественной самодеятельности.

В 1934 году осенью к нам в школу приезжали из Днепропетровского драматического театра для отбора кандидатур в театральную студию. Я была первым кандидатом на эту учебу — мне было предложено сразу же по окончании школы подать документы в театральную студию.

Так что я готовилась стать актрисой, а не канцеляристом. Но, как говорят: «Бог предполагает, а черт располагает». В начале апреля 1935 года я заболела менингитом и от лечения хинином оглохла. Хинин я принимала по совету фельдшера-самоучки, который определил, что у меня малярия.

Первое время до меня как-то не доходила моя потеря. Мне казалось, что я поправлюсь и слух вернется. На восьмой день болезни меня отвезли в больницу за 12 км от нашего села, где я более месяца пролежала в беспамятстве.

Последствия менингита — полная глухота, резкое нарушение равновесия, парализованная левая сторона. Но соляные и хвойные ванны в домашних условиях и тренировки дали неплохие результаты. Сейчас почти никто не замечает, что я плохо владею левой рукой. В потемках же и сейчас двигаться не могу, падаю.

Как-то, в начале сентября, я и моя младшая сестра Надя вышли на улицу. Был чудесный вечер. Светила полная луна. И вот сестра, присев на скамейку, запела (я по губам прочитала) мою любимую:

«Зійшов місяць із-за хмари
Та й всю долину освітив...»

И я начала подтягивать ей:

«Як освітив же він долину,
Та й знов за хмари закотивсь...»

Но сестра прервала моё пение, сказав недовольно:

— Ты не поешь, а кричишь...

— Я не кричу, а пою,— ответила я ей.

— Нет, ты кричишь! — сестра аж ногой притопнула.

Вот тут и дошел до меня весь ужас моего горя. Ночью я долго и горько плакала в подушку — первый и последний раз. В тот же вечер навсегда умерла моя мечта о театре. Внутри словно все окаменело.

Неизвестно, как бы сложилась моя судьба, если бы не УТОГ. В 1935—1936 гг. проводилась республиканская перепись глухих. Меня взяли на учет в Днепропетровской облорганизации глухих и в 1937 году направили в вечернюю школу для взрослых глухих, где я училась чтению с губ.

Бывало, преподаватель говорил нам, закрыв все лицо газетой так, чтобы было видно только движение мышц около ушных раковин с одной стороны, и я могла прочесть, что он говорит. Теперь, конечно, притупилась эта острота восприятия чтения с губ. Ну, это я уже забежала далеко вперед.

В сельской школе я была «запевалой» не только в пении, но и в различных играх, в работе. Недаром еще в 13-летнем возрасте я лишилась переднего зуба. Из-за этого меня и «окрестили» в Обществе глухих жестом «щербатая», прикладывая 2 пальца ко рту. Так это прозвище осталось до сих пор.

Директор школы, зная, что я верховожу в классе и в школе, бывало, говорил: «Ну-ка, позовите ко мне Неплюй!» (почему-то и в школе, и на рабфаке меня всегда звали только по фамилии, за что я обижалась, т.к. моих подруг, да и сестру, брата, которые учились в младших классах, звали по имени: Надя, Петр и т.д. Я же — Неплюй). Так вот, бывало, являюсь по зову директора, а он и говорит мне, что надо в большую переменку сделать то-то и то-то и чтобы я организовала ребят. В первые годы обучения было много работы по упорядочению школьного двора. Мы засадили двор садом, сделали из насаждений живую изгородь, разбили цветники, оборудовали физкультурные площадки для волейбола, баскетбола, крокета, беговые дорожки и пр. Все это делалось и поддерживалось в порядке самими учениками. Посаженные нами в 1928—1929 годах деревья растут до сих пор.

В то время часто делали прививки от различных заболеваний. Девчонки заранее начинали хныкать, и директор, чтобы показать пример, всегда вызывал меня на прививку первой, чтобы все видели, что ничего страшного нет и все вполне терпимо.

Наши родители по наклонностям детей предугадывали, кто кем будет, когда вырастет. Меня прочили в агрономы, так как я всегда знала, где, что садить в огороде и почему именно это, а не что-то другое.

Отец наш считался грамотным человеком, хотя он проучился в школе всего 2 месяца, то есть до тех пор, пока можно было босиком бегать на занятия, а потом кое-что наверстал самоучкой. Поэтому был кооператором, в колхозе — полеводом, садоводом, овощеводом. А вообще он был мастером на все руки: непревзойденным печником, жестянщиком, столяром, сапожником, шорником. Эти специальности весьма ценились в селе.

Мать и старшие сестры были неграмотны. Мать никак не могла одолеть азбуку. Как только дело доходило до «я», она отвечала: «Ну и пусть будешь ты». Еле научилась расписываться «Неп.», то есть «Неплюй».

Мои родители поощряли участие детей в общественной и кружковой работе. Поэтому мы, дети, все вступали в октябрята, пионеры, комсомол, за исключением двух старших сестер, которые в 1925—1927 годах уже были замужними.

В колхоз наша семья вступила в 1929 году одной из первых, и с тех пор родственники являются членами колхоза.

Первые годы коллективизации были тяжелыми. Не было опыта, лошади были заражены сапом и почти поголовно истреблены, тракторов же почти совсем не было. Нечем было обрабатывать землю. Тяжелейшие испытания мы пережили в 1932—1933 годах. Был страшный голод. Вымирали целыми семьями. Возможно, это недоедание в течение почти 3-х лет и дало себя знать при моем заболевании весной 1935 года. Организм был ослаблен и не мог противостоять сильному влиянию болезни — менингита, в результате чего я оглохла.

В августе 1937 года я попала в общество глухонемых в Днепропетровске. Правда, я готовилась поступать в Киевский индустриальный рабфак, но опоздала с высылкой документов, вот меня и еще трех глухих товарищей приняли на работу в облотдел УТОГ в качестве практикантов. И я, и другие практиканты ни ручной азбуки, ни тем более, жестов не знали. Ручную азбуку мы изучили за полчаса, а жестами овладели за 2—3 месяца, т.е. уже могли свободно общаться с глухими.

После 4-х месячной практики при облотделе и 3-х месячных курсов по подготовке учителей для вечерних школ для взрослых глухих при Харьковском НИИ дефектологии я была направлена в г. Мелитополь для работы в вечерней школе. Однако работать не пришлось, т.к. учительница, на место которой меня направили, раздумала уходить. Видя, что и в школе, и в клубе свободных мест нет, я решила продолжить учебу, ведь семиклассного образования было явно недостаточно. Вторично подала документы в Киевский индустриальный рабфак, куда и была принята в 1938 году.

В нашу группу попали все, кто сдал экзамены, т.е. и те, кто был в обычных школах и впоследствии потерял слух, и те, кто учился в школах для глухих детей. Поскольку подготовка была разная, группу разделили на две, тем более, что нас было больше 20 человек в группе, тогда как наполняемость группы глухих не превышала 12—14 чел. Наша группа была создана из 11 учащихся, но затем 2 человека перешли в другую группу. Осталось 9 человек, а на третьем году обучения — 8, т.к. одна студентка покончила с собой. По подготовке наша группа ни в чем не уступала группам слышащих студентов.

Мы были очень дружны, помогали друг другу в учебе и во всем. Большинство из нас, в т.ч. и я, жили только на стипендию и пенсию. Так пролетели 3 года обучения на рабфаке.

В 1941 году, после начала Великой Отечественной войны, я уехала в родное село. Добралась туда без особых приключений, если не считать эпизода на станции Синельниково-II, где я чуть не стала жертвой ночной бомбардировки. Была объявлена тревога, я же, не слыша и не имея возможности двигаться в темноте, осталась в помещении, присела в уголке, где просидела до утра. К счастью, бомба не попала в здание вокзала.

Во время оккупации жила с отцом и матерью в селе, нигде не работала. Отец по состоянию здоровья также нигде не работал. Мать, как и все, ходила на работу в сельскую общину, как называли колхоз, но оплаты за свою работу не получала. Довольствовались тем, что выращивали на огороде.

Село наше, как я уже упоминала, степное. Леса и гор нет, поэтому и партизанских действий у нас не было. Наше село было освобождено от оккупации в начале октября 1943 года. Я до июня 1945 года находилась в селе, выполняя разные работы в колхозе.

В июле 1945 года я поехала в Днепропетровск, разыскала облотдел, куда была принята на работу практикантом с месячным испытательным сроком, а уже в августе того же года была переведена завклубом и председателем Днепропетровского горотдела УТОГ. Работать в это время было очень тяжело, т.к. война наложила свой отпечаток не только разрушениями и нехваткой самого необходимого. Процветали спекуляция, хулиганство, грабеж, разбой. Глухие не были в этом исключением.

Вот мне пришлось и работать, и вести борьбу с негативными явлениями. В конце 1946 года я была переведена на должность старшего инспектора облотдела. Долгое время (с 1945 по 1956 гг.) работая в Днепропетровске на различных должностях, в т.ч. председателем облотдела, я знала по фамилиям всех глухих города и многих глухих области, а их было более 3 тысяч человек. И в радости, и в беде все обращались ко мне за помощью, за советом и я, как могла, всем помогала. В то время Днепропетровский облотдел восстанавливал свои организации, культучреждения, предприятия. Уже в 1947 году был достигнут довоенный уровень развития нашей организации.

Председателем облотдела я была избрана на облконференции в 1952 году. О том, что буду избрана, я совершенно не думала. Бывшего председателя облотдела Центральное правление УТОГ решило освободить за плохую работу с кадрами, а новый кандидат т. Шевченко, которого предполагали рекомендовать на должность председателя облотдела, отказался. Вот и решили рекомендовать меня, но верхушка руководства УПП, облотдела и ДК объявила мне бойкот. Они рассчитывали, что поскольку т. Шевченко отказался (не без их участия) от должности председателя, то останется прежний руководитель — М.И. Плинер. Узнав, что я дала согласие, главный бухгалтер облотдела А.М. Цукров демонстративно бросил ключи от сейфа мне на стол и ушел. Кроме того, пошли слухи, что я избрана временно, до подыскания ЦП УТОГ подходящей кандидатуры. Но так как ЦП УТОГ и не думало подыскивать новую кандидатуру на должность председателя, а я продолжала работать, то бойкот сам по себе сошел на нет. Однако впоследствии работники облотдела и УПП мне много вредили, особенно главный бухгалтер, который в конце 1953 года подделал мою подпись на документах наличных расходов на 6 тыс. руб. Он сделал это с тем, чтобы уличить меня в некомпетентности в финансовых делах и тем самым добиться моего освобождения, но, поскольку я эту подделку обнаружила сама, то он был уволен.

То же получилось и с моим вступлением в члены КПСС. До избрания меня председателем облотдела члены партии, в т.ч. секретарь парторганизации, дали мне свои рекомендации, а после избрания забрали их. Но райком партии меня поддержал, и 8 марта 1952 года я была принята кандидатом в члены КПСС, а в апреле 1953 года стала членом КПСС. Так мне приходилось преодолевать препятствия со стороны недоброжелателей. Счастье мое, что я своей бескорыстной и безотказной работой завоевала доверие и авторитет среди глухих, и они ко мне относились с полным расположением, что и сыграло свою роль при проведении облконференции в 1956 году.

В практике моей работы в облотделе, как в должности старшего инспектора, так и председателем облотдела, приходилось сталкиваться с разными случаями, вплоть до привлечения к уголовной ответственности, как это имело место в Никополе, где пришлось отдать под суд заведующего клубом за растрату 30 тысяч рублей. Это преступление стало возможным, поскольку финансирование шло по двум источникам — по линии УТОГ и из местного бюджета, и отсутствовал контроль со стороны главного бухгалтера облотдела.

В 1956 году, на V-м съезде УТОГ в Одессе, я вторично была избрана членом ЦП УТОГ. 3 декабря 1956 года умер заместитель председателя ЦП УТОГ П.К. Набоченко. Поскольку на похоронах Петра Карповича присутствовали все члены Центрального правления УТОГ, был проведен внеочередной пленум, где я была избрана заместителем председателя ЦП УТОГ. Для меня это опять было неожиданностью, как и при избрании на должность председателя облотдела. На должность заместителя председателя ЦП УТОГ, кроме меня, претендовали И.Т. Криволапов, И.А. Сапожников и Н.А. Буслаев.

17 января 1957 года я уже была зачислена в штат аппарата ЦП УТОГ на должность заместителя председателя, сдав дела в Днепропетровске новому работнику. К работе пришлось подключиться с ходу, так как в это время в балансовых комиссиях шел прием годовых отчетов и проводилось утверждение сметы расходов облотделов и культучреждений.

В ноябре 1960 года умер председатель ЦП УТОГ Н.В. Портнов. Будучи инвалидом Великой Отечественной войны I-й группы, он с уважением относился к глухим, выдвигал их на руководящую работу, защищал их, был им помощником и учителем, растил кадры из числа глухих, за это его все уважали и ценили. На место Портнова председателем ЦП УТОГ был избран К.В. Филонок, бывший заместитель министра соцобеспечения, а во время избрания — начальник пенсионного отдела министерства. К.В. Филонок был членом ЦП УТОГ, поэтому особых сложностей в избрании его председателем не было.

Если Портнов был тактичен в обращении с глухими, то Филонок не учитывал специфических особенностей глухих. Если Портнов был трудяга, во все вникал лично, то Филонок занимался только тем, что подписывал документы. С Филонком мне было трудно работать, т.к. он все, что исходило не от него, отвергал.

В период с 1957 по 1960 годы в Обществе развернулась активная культурно-массовая и физкультурно-спортивная работа. За этот период было проведено два смотра художественной самодеятельности, один из которых был посвящен 25-летию УТОГ (в 1958 году). Ежегодно проводились республиканские и всесоюзные соревнования по различным видам спорта. В 1957 году впервые три наших лучших спортсмена участвовали в международных играх глухих.

Начата была интенсивная работа по обслуживанию глухих, проживающих в сельской местности. Коллективы ДК и клубов глухих в 1957—1980 годах активно участвовали в смотрах, фестивалях художественной самодеятельности, в результате около 20 коллективам присуждено звание народных самодеятельных театров и народных самодеятельных ансамблей танца.

На предприятиях Общества резко повысилась уставная норма глухих. В целом по системе в конце 50—60-х годах уставная норма составляла 75 %. На многих предприятиях, особенно швейных, она доходила до 80—85, а то и 90 %.

В целом за время моей работы заместителем председателя ЦП УТОГ (с 1957 по 1981 годы) Общество организационно и материально окрепло. Вот некоторые данные.

На 1 января 1957 года в Обществе насчитывалось 558 организаций УТОГ, членством в УТОГ было охвачено 66,9 % взрослых глухих. Насчитывалось более 130 ДК, клубов и красных уголков.

Общество имело в своем ведении 45 небольших УПП, они находились преимущественно в приспособленных помещениях. На УПП работало и обучалось немногим более 3 тысяч человек.

По данным на 1 января 1981 года на учете состояло 60584 человек, в том числе 51 тысяча (99,95 %) являлись членами УТОГ. Общество располагало 1580 организациями, в его составе функционировали профессиональный театр мимики и жеста глухих «Радуга», Дворец культуры, 350 ДК, клубов и красных уголков, 186 библиотек с книжным фондом в 390 тысяч томов, республиканская спортивная федерация глухих, республиканские курсы по подготовке и переподготовке кадровых работников системы, СПКТБ, Дом отдыха «Сосновый бор». Для организации отдыха членов УТОГ в распоряжении нашего Общества был спальный корпус в геленджикском санатории «Дружба» на 50 мест, выделялось по 30 путевок в заезд в миргородский санаторий «Березовый гай» и санаторий «Родина» в Трускавце. В УТОГ было 49 благоустроенных общежитий на почти 7 тысяч мест, широкая сеть жилых домов и квартир, полученных по долевому участию в жилищном строительстве. Все предприятия переехали во вновь отстроенные помещения и оснащены передовой техникой, а выпуск продукции осуществлялся с применением современной технологии.

Была налажена тесная связь с НИИ отоларингологии, педагогики, где за счет средств Общества созданы лаборатории, работающие по договорам и заказам ЦП УТОГ.

При НИИ отоларингологии им. А.И. Коломийченко построен на средства Общества центр по слуховой реабилитации. Действовал научно-методический кабинет клубной работы.

За время моей работы были подготовлены и проведены 6 съездов УТОГ: VI, VII, VIII, IX, X и XI. При проведении отчетно-выборной кампании в Обществе мной осуществлялась работа по подготовке всей документации, пересмотру Устава и т.п. Кроме съездов УТОГ, мной проведено 11 отчетно-выборных собраний, конференций в низовой сети УТОГ и облконференций.

Общество начало издавать газету «Наше життя», был выпущен целый ряд буклетов-проспектов, отражающих различные стороны оргмассовой работы, изданы книги «В єдинім строю» и «Сторінки історії», посвященных 50-летию Великой Октябрьской социалистической революции и 50-летию Украинского общества глухих. Сняты несколько как профессиональных, так и любительских кинофильмов о жизни глухих и деятельности Общества. Издано 2 учебных пособия по изучению жестов.

В последний год своей работы я уделяла большое внимание вопросам слуховой, трудовой и социальной реабилитации глухих, что и завершилось созданием в аппарате ЦП УТОГ отдела реабилитации.

Сейчас, находясь с июня 1981 года на пенсии, я являюсь членом ЦП УТОГ, председателем комиссии партийного контроля за деятельностью аппарата ЦП УТОГ по выполнению постановлений вышестоящих органов и собственных решений, прохождению писем, жалоб и заявлений трудящихся. Я являюсь также секретарем Совета ветеранов войны и труда при Киевском горотделе УТОГ, пропагандистом Республиканского дворца культуры УТОГ, членом совета РДК, членом редколлегии газеты «Наше життя».

Награждена правительственными наградами: орденом «Знак Почета», 4 медалями, в т.ч. медалью «Ветеран труда». Удостоена звания «Почетный член УТОГ».